Госпиталь в школе №118 во время блокады Ленинграда

Здание на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова, где ныне расположен школьный завод «Максим», с полным правом можно считать одной из блокадных реликвий старой Удельной. Здесь в помещении школы находился эвакогоспиталь, через который прошли тысячи раненых защитников Ленинграда. 

Сбывшееся предсказание 

После войны школа носила № 118 (до 1954 года она была женской). Автору этих строк она особенно дорога: здесь, в этих стенах, довелось провести первые четыре учебных года – с 1981 по 1985-й. На вопрос: «Что было в нашей школе во время войны?» – нам, как правило, отвечали очень просто: «Госпиталь». И никаких подробностей. Может быть, потому, что не оказалось среди раненых бойцов знаменитых героев, или потому, что среди врачей не было светил медицинской науки. А может, действовал некий запрет на разглашение сведений о военных объектах…

Удивительно, что в те годы, когда государство тратило огромные усилия на патриотическое воспитание, блокадная летопись нашей школы не стала объектом внимания. Наверное, будни простого госпиталя казались не особенно интересными. А ведь тогда, в середине 80-х годов теперь уже прошлого века, еще можно было найти немало людей, чьи судьбы были связаны с ним.

С тех пор прошла почти четверть века, и сегодня историческую память приходится собирать буквально по крупицам. Уникальные воспоминания, посвященные этому эвакогоспиталю (сначала он носил № 64, затем № 258), принадлежат медсестре Софье Александровне Юревич (до замужества – Яковлевой). Ее судьба – непостижимая и одновременно очень трагичная, как у многих людей того времени. Незадолго до войны, когда после окончания в родном Новгороде акушерской школы Соня работала на «Скорой помощи», роженица-цыганка нагадала ей судьбу. Как в воду глядела. «Тяжелая у тебя будет жизнь, – молвила гадалка. – Пойдешь ты по морю крови и огня»…

«В первый же день войны меня разбудили ночью: «Срочно собирайтесь в военкомат. Вас ждет машина», – вспоминала Софья Юревич. – Так как я медик, военнообязанная, решив, что это, наверное, какие-то учебные сборы, собрав самое необходимое в маленький чемоданчик, как была, в летнем сарафанчике и босоножках, поехала, даже не попрощавшись с мамой. Так я, двадцатилетняя девчонка, оказалась на Северо-Западном фронте в одном из артиллерийских полков… Назначили меня командиром санитарного взвода (на фельдшерскую должность). Под моим началом – шесть санитаров-мужчин. И началась военная служба!..

Дороги войны вывели нас на Колпинское шоссе. Бой в районе Колпина был для меня последним. Взрывной волной подняло высоко в воздух и… Очнулась я уже в госпитале в Токсове. Видимо, спасла меня маленькая иконка Смоленской Божией Матери, которой меня благословила женщина-беженка. Так я всю войну и прошла с ней в кармане…

Выписали меня из госпиталя в октябре 1941 года недолеченную и глухую. Направили в санитарное управление Ленинградского фронта… По глухоте меня решили демобилизовать. Я в слезы: «Взяли меня в армию здоровой. Куда же я, больная, пойду в чужом городе, блокадном?». И решительно отказалась. Посовещавшись, они направили меня в открывавшийся эвакогоспиталь № 64 на проспекте Энгельса. Так я и осталась в этом госпитале в должности операционной сестры до июля 1944 года…

Раненые поступали в госпиталь с Ладоги, с Невского пятачка. Их доставляли по железной дороге на станцию Удельная, выгружали в вокзальный павильон и на перрон. Я их сортировала: кого везти в первую очередь, кого во вторую, а кто и сам дойдет до госпиталя, находившегося в полукилометре от станции. Очередников грузили в госпитальную машину-фургон, выкрашенную в темно-зеленый цвет с красным крестом и приспособленную для перевозки раненых: одни носилки подвешивали на цепи, другие ставили на пол. С первым рейсом я возвращалась в госпиталь. Начиналась обработка раненых. Я шла в операционную…».

Воспоминания Софьи Юревич, посвященные первой блокадной зиме, не оставляют равнодушными, в них как будто отпечаталась боль того времени. И перед глазами встает образ замерзшего, полутемного госпиталя, людей, существовавших на грани жизни и смерти.

«Внизу, на кухне, готовят похлебку из поднятой со дна Ладожского озера муки. Пахнущая керосином или бензином, все равно она кажется такой вкусной. Вот приносят уже хлеб, непохожий на хлеб, он какой-то темно-зеленоватый, тяжелый, как кусок глины. Он только называется хлебом, а на самом деле испечен неизвестно из чего.

Развешивают в палате, в присутствии всех, под строгим контролем голодных, нечеловечьих глаз. У некоторых раненых сделаны свои весы, и они перевешивают пайки сами, на своих смешных, самодельных весах. Потом приносят горячую воду и соль. Пьют много все и жадно, а хлеб кушают очень маленькими кусочками. И страшно смотреть, как плачут эти большие дети. А вот лежит самый ослабевший, потерявший разум от голода. Он сдирает с подушки наволочку и прячет туда хлеб, слабыми трясущимися руками он сует туда этот жалкий кусочек и прячет все под себя, злобно глядя на окружающих. Я тащу хлеб, умоляю его скушать, а он злобно скалит на меня зубы. Скулы обтянуты, глаза страшные. Он хватает хлеб и прячет опять. Через несколько дней он умирает, а хлеб растаскивают соседи…»

Алесь и Софочка 

Но среди всего этого ужаса и трагедии войны происходили порой самые важные в жизни встречи. Именно тогда Соня познакомилась с политруком Александром Юревичем, начальником клуба госпиталя. Завязался «военно-госпитальный роман».

В мае 1943 года, во время одного из приездов с фронта домой, они наконец-то расписались. К тому времени Соня уже ждала ребенка. А затем Александр Юревич снова вернулся на войну. «Здравствуй, милая моя Софочка!» – неизменно начинались его письма жене с фронта. И неизменная подпись: «Твой Алесь».

В августе 1943 года Алеся тяжело ранило на Карельском перешейке. Его поставили на ноги в родном ему госпитале на проспекте Энгельса. А в ноябре у четы Юревич произошло долгожданное счастливое событие – родилась дочь Татьяна. Сестрички из соседнего госпиталя сшили Соне из голубого парашютного шелка, подаренного летчиками с аэродрома «Сосновка», пеленки, чепчики, распашонки, ватное одеяльце, так что приданое оказалось богатым.

После родов Соня практически сразу же вернулась к работе. «Дочка была рядом, спала в кресле перевязочной, которое я придвигала к стенке, – рассказывала она. – Приду кормить, а девчонки нет – опять утащили раненые. Ищу по палатам, вижу, несет ее кто-нибудь на руках, а другой говорит: «Иван, хватит, ты уже давно носишь, дай мне». Скучали они по своим оставленным где-то детям. Весной (1944 года. – С. Г.) я выставляла коляску (нашли где-то ведь плетеную коляску на высоких колесах) под тополя во дворе госпиталя»…

Летом 1944 года госпиталь покинул помещение школы и двинулся с армией в Выборг. Осталась Соня с маленькой дочуркой одна-одинешенька в чужом городе. Все госпитальные подруги и знакомые были далеко, мать где-то за Волгой.

«Кругом разруха, голод, карточки и незнакомая, разбитая Удельная, которая теперь стала для мамы родной, – рассказывает Татьяна Юревич. – И ведь не случайно в названии этой местности, которая соединила судьбы моих родителей, лежит корень «удел». Ведь у него есть синоним – судьба. А согласно древнегреческому философу Плутарху, удел мужчины – проливать кровь, а удел женщины – молиться и ждать».

К сожалению, семейная жизнь Юревичей продолжалась очень недолго. В конце октября 1944 года Александр Юревич снова попал в госпиталь – сказались последствия ранения. И произошла страшная беда: по чьей-то халатности из-за несвоевременной операции он скончался. Было ему всего 33 года. «Такая нелепость: мы спасли его от смерти после тяжелого ранения, а кто-то так глупо не уберег его», – вспоминала Софья Юревич.

«В той комнате, что мама с отцом сняли в доме на Забайкальской улице, неподалеку от госпиталя, мы с мамой прожили до 1966 года, – рассказывает Татьяна Юревич. – Дом пошел под снос, и мы получили квартиру на Гражданке. Долгие годы мама была тем человеком, вокруг которого объединялось «госпитальное братство». Они все стали друг другу как родные»…